Я ищу детство - Страница 125

125

Одновременно Николай Фомич Крысин встречался в буфете «Звёздочки» и со многими «лидерами» Преображенской барахолки, составлявшими ранее креатуру исключительно одного старшего лейтенанта милиции Леонида Евдокимовича Частухина. И от этих встреч в буфете на лицах бывших частухинских «гвардейцев» всё более и более укреплялось то самое выражение новой уверенности в своих возможностях, а также независимости и дерзости, появление которого Леонид Евдокимович расценил как весьма неожиданное и очень неприятное для себя открытие.

В системе частухинского контроля над Преображенской барахолкой, а также в методе давления на толкучий рынок по линии постоянного и регулярного уменьшения на нём числа профессиональных барыг и спекулянтов образовалась серьёзная трещина. Надо было срочно принимать меры.

Но ещё раньше, чем участковый уполномоченный, решили образумить Николая Крысина его тёща и тесть — Клава и Костя Сигалаевы.

Встретив зятя на Преображенской площади, Костя сказал ему:

— Зайди вечером, разговор есть…

— О чём? — насторожился Николай.

— Что нам с тобой, поговорить не о чем? — усмехнулся Костя. — Зайдёшь — узнаешь.

— Ладно, зайду, — пообещал Крысин.

Вечером, выпроводив под разными предлогами дочерей из дому, Костя и Клава ждали Николая. Причин, по которым они решились на этот разговор, было много.

В эвакуации, долго колеся — не по своей воле, конечно, — по городам и сёлам, перебираясь с места на место и оказавшись в результате в далёком Узбекистане с четырьмя дочерьми на руках, Клава сильно поистрепала себе нервы. Весной сорок второго года перестали приходить письма от Кости, которые ей с опозданием пересылали со старых адресов и которых она получила всего три. Клава запросила о судьбе мужа. Ей ответили, что в списках убитых и раненых он не числится, значит, пропал без вести.

И Клава Сигалаева надломилась. Она продолжала работать на Ташкентском шёлкопрядильном комбинате, стойко перенося горе, — четыре рта было за спиной, но здоровье её с каждым днём начало сдавать всё сильнее и сильнее.

А Костя между тем был жив и здоров. Он геройски воевал весь первый год, не щадил себя, получил два ордена и две медали, потом был ранен и долго лежал в госпитале. Осенью сорок второго, выписавшись из госпиталя и с трудом разыскав жену и детей, он приехал в Ташкент, и всё разъяснилось. Но Клава всё равно очень долго не могла выйти из своего шокового состояния.

Костя снова уехал на фронт, снова был ранен и снова долго лежал в госпитале. Письма в Ташкент приходили плохо, и Клава плакала по ночам, думая, что Костя убит. До самого конца войны не могла Клава освободиться от этого страшного ежедневного ожидания похоронной. И только когда отгремели победные залпы и Костя, демобилизовавшись, звеня густым завесом орденов и медалей, снова появился на Преображенке, Клава успокоилась.

Они начали хорошо жить после сорок пятого года. Костя вернулся на Электрозавод. Как героя войны и ветерана труда, его окружили почётом и уважением, выбрали в партком цеха, избрали депутатом райсовета. А Клава, стосковавшись по своей «Красной заре», с какой-то небывалой энергией, с вновь обретённой силой, словно и не была матерью шестерых дочерей, словно не уезжала ни в какую эвакуацию, не надрывалась там от тоски и печали, начала работать на фабрике сначала на четырёх станках, потом на десяти, потом на двенадцати.

Имя её стало широко известно в текстильной промышленности. Дважды присваивали ей звание лучшей работницы отрасли, наградили орденом. Жить бы, как говорится, да поживать, да добра наживать.

Успокоилась вроде бы со своим Частухиным и Зинаида, и, как говорили люди, пошла у них новая семейная жизнь в уважении друг к другу, в солидном и спокойном содержании дома и даже с началом какой-то запоздалой, но сильной любви.

Смешно теперь было даже подумать, что когда-то Зина была неравнодушна к Николаю Крысину — Леонид Евдокимович Частухин-то против него был орёл. Всем было сейчас видно, что Зина Сигалаева поняла ошибку своей юности. Жизнь выпрямляла заблуждения пылкой юности, всё расставляя на свои истинные и правильные места.

Алёна ещё хороводилась с парнями, Тамара и Галя учились в ФЗО при «Красной заре» — пошли, как и Алёна, по линии матери, а вот с Тоней было совсем плохо. Муженёк её, старший крысинский сын, становился мрачной фигурой на Преображенке. Он и с войны ещё пришёл как бы повредившийся в чём-то главном. Костя, как старый солдат, сразу это почувствовал. Ишь ты, Буфет, король барыг! Да за Буфета, что ли, старшую дочь замуж выдавали?

Тогда, до войны, когда взялся он за ум, поверили ему. Хороший сапожник — тоже не последняя должность на земле. Но Крысин на войне, видно, не только два пальца оставил, но и половину мозгов. Ничего себе зятёк, которого вся Преображенка боится. Папашина кровь, что ли, взыграла?

Ничего, нашлась в своё время на Фому узда, и на помёт его тоже лопата найдётся. Не такие на Преображенке люди Сигалаевы, чтобы позор на свою голову терпеть. Весь район о них знает, в городе знают, в президиумах Сигалаевы сидят, Клавдии Сигалаевой текстильный министр Красное знамя для всей фабрики вручал. А кто у неё зять? Мамай Толкучий, которому даже Володя-дурачок дань платит.

Сигалаев Константин на сессии райсовета обо всём районе думает, с директорами всех Преображенских заводов и фабрик за руку здоровается, на городской партийной конференции за всю Москву голосует, в Кремле два раза был… А кто у него зять? Султан на чёрном рынке. Не-ет, врёшь, брат, так дело дальше не пойдёт. Мы на войне и не на таких удальцов нагляделись. Самому Гитлеру сопли набили — зря, что ли, нам ордена и медали вешали? Какой такой ещё Буфет вздумал всей Преображенкой заправлять? Кто её строил, Преображенку? Чей отец монахов из монастыря выбивал? Кто свалку в пепел сжёг? Кто деревья в сквере сажал? Кто мозоли здесь свои наживал — сперва на ткацкой, а потом на заводе на электрическом?.. Не будет никакого короля барахолки на Преображенке! Здесь, на Преображенке, всегда был, есть и будет один закон — чьи мозоли, тот и король!

125