Я ищу детство - Страница 30

— Приходилось.

— Тогда вот чего. Бери вот эти пластины, бери ручник и отбивай их с обеих сторон. А я пока лекало сделаю, форму. А потом пойдём на пресс и заготовки из этих пластин будем давить.

— А для чего они, заготовки?

— Ишь ты какой шустрый! — засмеялся Митя. — В первый же день всё узнать хочет! Нет, братец, ты сначала за мной годик, другой ящик слесарный поноси, а уж на третий год я тебе секрет открою, как мокрую морковку на сухой шпиндель подавать. Ха-ха-ха!

Костя обиженно молчал. Старик показался ему человеком отзывчивым и доброжелательным, и вот опять — те же самые шуточки, которыми он по горло был сыт у «шелудивых».

— Ладно, не обижайся, — примиряюще сказал Митя. — У нас, у мастеровых по железу, старшие всегда над младшими в первый день большие насмешки делают. Привыкай. Главное, только чтобы злобы большой не было, а так — чего ж не посмеяться? Дело живое.

Минут через сорок двинулись на пресс. В кузнечном отделении к Мите подошёл невысокий человек в кепке с синими очками, в большом, до полу, клеёнчатом фартуке и заорал Мите что-то прямо в ухо.

— А где он, Парамонов-то?! — тоже заорал в ответ Митя прямо в ухо человеку в фартуке.

— Да по начальству кудай-то уволокли, пёс бы их драл! — орал клеёнчатый фартук.

— Ладно, сейчас встану! — откричал Митя и быстро сложил в сторону свой инструмент.

Он подошёл к Косте и уже нормальным голосом сказал:

— Подсоблять надо «глухарям». Человека у них с молота сняли, на какое-то собрание потащили, а тут суточный заказ стынет.

Что уж здесь произошло с Костей Сигалаевым — он и сам потом объяснить не мог. Видно, захотелось ему произвести впечатление, показать свою смекалистую солидность и хозяйскую рассудительность — что он, мол, не просто ученик, а человек опытный, со стажем, хотя и по другому производству.

— Чего ж подсоблять-то? — важно возразил Костя. — А своё когда сделаем? Кто за нас наше-то будет работать?

Митя Андреев поверх очков с удивлением посмотрел на строптивого ученика.

— Э, ткач, а ты, видать, хреновый мужичонка, — покачал головой Митя. — Хотя чего ж с тебя взять, ткач — он и есть ткач. У вас, видать, каждый за свою нитку только и держится.

— Да я не в этом смысле, — спохватившись, пытался исправить положение Костя, — я…

— А у нас, металлистов, закон другой, — прищурился Митя. — Если просят подсобить, значит, своё откладывай, а других выручай.

— Да у нас тоже такой же закон, — с досадой на самого себя торопливо заговорил Костя, — я только…

— Ну, вот чего, — строго оборвал его Митя, — я сейчас на молоте работать буду, а ты стой рядом и наблюдай. Я тебя и на кузнеца обучу. Нашему брату не только своё ремесло знать надобно, но и другие понимать, чтобы своё лучше шло.

Он проворно скинул свой аккуратный халат, рубашку и галстук, надел фартук, кепку с защитными очками, взял из угла большие клещи и пошёл к молоту, Костя послушно плёлся за ним.

Митя сноровисто попробовал молот, выхватил клещами из груды лежащих на полу раскалённых болванок первую тупорылую чушку, нажал педаль — поднял механическую кувалду, с натугой положил болванку на наковальню, отпустил педаль — ударил кувалдой по чушке (она брызнула окалиной, сплющилась, а ведь молот ухнул, будто крякнул, присел всей своей многотонной громадой), поднял кувалду, перевернул болванку, ударил её с другой стороны, потом ещё с двух сторон и, ловко притопывая ногой по педали, словно пианист, нажимающий педаль рояля при быстрой игре, несколькими короткими взмахами многопудовой кувалды придал бесформенной ещё несколько секунд назад чушке законченный вид готового изделия.

Подручный кузнеца Парамонова (которого позвали на собрание) плоскими клещами выхватил изделие из рабочей камеры молота, сунул в канаву с первой смесью (облако рванулось вверх из канавы), потом во вторую (лёгкий пар с шипением поднялся из второй канавы) и опустил окончательно остывать в третью.

А шестидесятипятилетний Митя Андреев, будто танцуя одной ногой на педали трепака, уже бил и бил, быстро поднимая и опуская кувалду, по второй болванке, потом по третьей, четвёртой, пятой… Он был похож со стороны на лихого и знающего себе цену плясуна, который, понимая, что перепляшет всех, не торопится вступить в круг, а только, картинно выставив вперёд одну ногу, лишь притопывает ею по полу, не отрывая пятки, как бы приглашая всех убедиться в том, что даже это скупое движение одного носка его правого сапога имеет большую эстетическую ценность.

…Управившись со всей партией болванок, Митя утёрся рукавом и, подойдя к висевшему на длинной верёвке чайнику, опрокинул его на себя и долго пил из носика, двигая вверх-вниз острым кадыком.

Потом переоделся, взял инструмент и кивнул Косте головой — топай за мной.

Они простояли у пресса, выдавливая из пластин по вычерченному Митей лекалу заготовки, ещё часа три. Костя несколько раз возвращался к верстаку, отбивал новые пластины, подтаскивал их к прессу, а Митя Андреев, уставший и молчаливый, всё давил и давил новые фигурные заготовки, отмечая каждую своим личным клеймом.

Задержавшись в цехе после окончания смены часа на полтора (отвозили заготовки на тележке на склад, упаковывали их в тару, сдавали инструмент, убирали верстак, остужали разогревшийся пресс), Митя и Костя помылись потом в умывальной, переоделись из рабочей одежды в свою, посидели и покурили в гардеробной и вышли на длинный и пологий заводской двор. Всю дорогу до проходной шли молча и, только гулко пройдя через приземистый тоннель входной крепостной башни и выйдя на Электрозаводскую улицу, остановились.